Проза [Сбор некоторых работ].

[.eating rolls]

Для Лу-тян:

Обрыв. /Прямо как у книги Гончарова название-то, ах.../

На обрыве я стояла с тобой лет двадцать пять назад в веках. Рука - прохладная рука в моей руке, на моей руке. Так обозначается высшая степень и превосходство. Ты был выше меня и меня превосходил, и я была бездумно счастлива, ложа голову тебе на плечо и закрывая глаза, не обращая внимания на капли слез в уголках глаз.

Все будет завтра.

Ты был выше меня и меня превосходил. Это превосходство было защитой, это превосходство было - привязанностью. Пока шарф мой на шее бился в путах ветра, пока я откидывала назад волосы со лба, ты смотрел вдаль.
Вдали были темные озера.

Темные омуты.

В них не было жизни. Но они искрились на солнце, как будто бы там бились, как мой голубой шарфик, золотые и серебрянные рыбки. Я любила стоять вот так вот - на обрыве, когда под ногами - ветер, ветер, ветер...
Потом ты исчез.
Все будет завтра. Я убеждала себя в этом.
Прижимая руки к груди, я ждала тебя, мерзла на этом обрыве, зажимала свое сердце в тиски холода, чтобы верить. Ждать. Любить и любить, думать о том, что ты - вернешься...

Все будет завтра...

Пожалуйста, молила я, пусть все будет завтра!
И я решила спуститься с обрыва, потому что думала. будто ты - ты можешь... Утонуть в них. Может быть, ты ходил сюда без меня?.. И леса с ветрами шептали тебе шумом о своих невзгодах?..

Темные омуты...

Эти омуты... Я касалась их пальцами, входила в них. Это были озера. Черные озера с лучами апрельского солнца. В них было так холодно, и совсем не было льда... Ладони касались поверхности из матового стекла, ноги входили туда, мерхли, превращались в белые узкие колонны из мрамора.
Идти.
Идти еще дальше. Когда солнце сорвалось откуда-то сверху, упало в воду, заискрило ее, зачертило кругами и разводами и капли дождя кончились - я била руками по воде, я обернулась...
Ты смотрел сверху на меня, улыбаясь.
Сидя на корточках...

Все будет сегодня.

Навеяно работами Макото Синкая:

Я все равно буду ждать тебя.
Не важно, как долго будут идти годы, как часто слезы будут делить мое лицо между собой, как глаза будут болеть от всматривания в темноту.
Может быть, у меня не будет белых лилий, чтобы принести тебе, но я нарисую их, вырежу и возложу к твоим ногам. Я сделаю все для тебя...
После смс я ставлю сердечко - оно не будет красным, когда ты его получишь. Знаешь, мне кажется, что ты получаешь их с опозданием. Но я все равно буду писать, ведь, возможно, тебе там плохо... И мое сообщение поднимет тебе настроение.
У тебя улыбнутся губы, глаза прикроются от спокойствия, ты забудешь все беды и несчастья.

"Сегодня была хорошая погода".

Мне нравится думать, что где-то ты сидишь на стуле у раскрытого окна и смотришь вниз, на меня, сжимающую телефон в руках. Знаешь, я ложу его рядом со своей кроватью, я утром беру его с собой и практически не выпускаю из рук.

Любимый, что ты хочешь на обед?.

Бывает, что я плачу. Без тебя мне тяжело, и облака с желтоватым отливом, которые ты так любил на рассвете, придают мне уверенности. Весенний ветер с мельчайшими частичками пыльцы приносит мне весточки от тебя - ты ведь буквально кружился в таких ветрах, кружил... меня.

"Я получила приглашение в одну хорошую фирму".

Может быть, последнее сообщение будет доходить до тебя года два или три. С того дня, как ты умер, прошло именно столько. Но я все равно буду тебе писать! Даже если абонент вне зоны, ты ведь там... Шторы качаются возле твоей руки, белые створки раскрыты, стекла отражают твое лицо... твои каштановые волосы и легкую улыбку.
Пройдет десять, двадцать лет...
И ты будешь получать каждое мое письмо с опозданием на десять или два дцать лет.
Но, знаешь...
Я думаю, ты сможешь! Мы сможем!
И ты... обязательно... вернешься. Ко мне.
Я все равно буду ждать тебя.
Не важно, как долго будут идти годы, как часто слезы будут делить мое лицо между собой, как глаза будут болеть от всматривания в темноту.
Может быть, у меня не будет белых лилий, чтобы принести тебе, но я нарисую их, вырежу и возложу к твоим ногам. Я сделаю все для тебя...
После смс я ставлю сердечко - оно не будет красным, когда ты его получишь.

"Знаешь..."
"Милый..."
"Сегодня..."
"Я подумала вдруг..."
"Ты для меня..."

Лелу:

Если бы это был не мальчик, а девочка, был бы хентай. А так - отрывок одной недодуманной пока до конца истории)...

.Красное

Мальчик без имени.
Я бы назвал его… Маленький Принц..
..Листьями чайными
Бьются о сердце его зеркала.
Вера в отчаянье
Вновь заарканила и подвела.
В странном видении
Листья как люди попадали ниц...
..Дело не в имени.
Знаешь, душа – не одни провода.
Все-таки выменял
Тучное «Нет» на беззвучное «Да» /С/ Julber

Знаешь, я понимаю Бьянко. Вот сейчас, когда вижу тебя. Я понимаю, почему он - Божество почти, был к тебе так неравнодушен. Почему к твоим ногам приносил цветы и укрывал от дождя тебя. От серого скучного дождя, укрывал твои белые волосы, глаза - светло-зеленый и странно-желтый. Тусклые глаза.
Твою улыбку. Когда проводишь по губам, улыбка расцветает еще больше, все же оставаясь бутоном.
Я почти не ревную. Я почти не ревную.
Я почти...
Черт.
Ты сказал мне, что станцуешь, как танцевал Ему. Ты взял его имя. Забыв свое. Шион Бьянко. Тебя, кажется, звали на французкий манер раньше, до встречи с ним.

Ты поднимаешься с колен моих, ты берешь в руки веер, и два бубенца на алой ленте ударяются друг о друга. Эта лента то связывает твои руки, то красной змейкой живет на твоей шее. И только золотые бубенцы...
Динь. Динь.
Ты распускаешь волосы. Белые волосы ниже плеч. Они рассыпаются по алому кимоно. По алому с желтоватой подкладкой. На кимоно цветы - цветы с золотым шитьем.
А я знаю, я знаю, ты был в таком же при Нем...

Я увидел тебя, когда еще Бьянко был жив. Они укрывал тебя рукой своей, словно преграждая путь дальше. Он оберегал тебя, а ты доверчиво клонился к нему. Странный, ты... Кто ты?.. Где ты родился, где жил, когда впервые попробывал крови? Не с его ли рук?.. Нет, нет, нет... Скажи мне, успокой меня, пожалуйста...

Первый звук - странной мелодичной музыки из магнитофона. Диск без подписи, без названия. Мне почему-то кажется, что твои веера рассыпают сияющую пыльцу вокруг. Что они дарят мне беспокойство, желание... Первый взмах - и дальше плавно и неспешно, покачиваясь, ты ведешь себя сам в этом старинном танце.
Поворот, и голова смотрит в сторону окна, а лицо соредоточенно. Глаза закрыты, бубенцы снова ударились друг о друга.
Динь.

Иногда, когда ты хочешь побыть один среди всех, ты отсаживаешься от меня в кафе, обычно к окну с цветами и долго смотришь на чашку кофе и пирожное. Ты не ешь и не пьешь это, но иногда пытаешься откусить, узнать, что это, к чему это. И я смотрю, словно издалека, как будто бы ты - непонятная мне зверюшка, с тарелкой заморских сладостей.
Сладко ли тебе? Сладко?.. Он ведь не отпускал тебя к окну, верно?..

Маленькие шажки. Очень маленькие, белыми носочками по полу. В сторону, в сторону, боком с веерами - небольшими, с журавликами на ткани. Потом - снова поворот, руки вверх, в стороны... Нельзя написать то, что видишь... Что чувствуешь. И все кажется, что ты упадешь, разобьешься, как фарфор, и я подаюсь вперед, следя за каждым твоим движением жадно.
Словно зовешь к себе, призываешь под знамена алого кимоно, заставляешь обнять, желать...
Это. Невыносимо...

Потом я увидел тебя уже на Его похоронах. Бледного, словно потухшего. Заплаканные глаза, плотно сжатые губы. Твои руки были связаны алой лентой с бубенцами. Я знаю, знаю... Я все знаю о них. Его подарок. Ты смотрел за тем, как на крышку гроба падают комья земли. Потом упал на колени и сидел, пока возле могилы не остались только самые преданные друзья Бьянко. Ты - растрепанный, судорожно вдыхающий и выдыхающий воздух, так и не снял ленты, скрепляющие тебя с Ним...

Ты улыбаешься. Лукаво улыбаешься, потому что знаешь, что добился своего. Я не могу отвести взгляда от тебя. Твои танцы до этого - были все не то. Ты не так перешагивал, не так двигался, не так изгибался... И ты улыбаешься.
Знаешь, мне кажется, Он сидел в кресле точно так же... Он точно так же зачарованно наблюдал. Потом протянул руки, когда ты грациозно шел навстречу и обнял. А я... Я хочу хоть чем-то от Него отличаться! Я, улыбаясь, прикажу рукам не шевелиться. И ты сядешь на колени, и я развяжу алые ленты на шее, сожму в ладони их.

Тебе нужна защита.
Аккуратные пальцы. Улыбка. Чертята в глазах. Я наклонил голову, чтобы тебе было удобнее.
У тебя алые ленты сковывают желание. Той жажды, когда по утрам хочется кофе.

И по шее потечет тонкая змейка крови, я подумаю, что ты очень теплый и обниму тебя. Буду смотреть, как дурак, в белый потолок сквозь тонкие прямоугольные очки в черной оправе, чувствовать в каштановых волосах твои пальцы, буду улыбаться, улыбаться...
Ты ведь танцевал для Меня. Мне, черт возьми! Не Ему!..
Я буду убеждать себя, что ты не пил его кровь в такой же момент. Что я - особенный. А не просто жертва. Я ведь никогда не говорю тебе ничего.
Пей, пей, мой...
Мой дорогой.
Я ведь знаю, знал, ты так его любишь...

Когда ты получил письмо от него, волшебное письмо от мертвого, ты заперся в комнате, и это было после вот этого вечера. После танца... Знаешь... Так больно было, когда ты танцевал. Еще больнее - когда ты плакал от Его письма после того, как танцевал для Меня...
Он мертв, Ши... А я - всего лишь тень. Твоя верная и преданная тень, согревающая тебя, почти поверившая в то, что ты меня любишь.
Знаешь, я понимаю Бьянко.
Я почти не ревную. Я почти не ревную.
Я почти...
Черт.
Ты сказал мне, что станцуешь, как танцевал Ему.
Ты взял его имя. Его статус почти. Ты - воплощение его. Его памяти. А я...
Бубенцы звякнули.
Динь. Динь. Динь.

"Джульетте, я знаю, ты не ждал этого письма. Но я ведь знаю и вижу все, что с тобой происходит. Вот сейчас ты плачешь. Бумага уже в мокрых пятнах. Не стоит. Пожалуйста, прекрати.
Он хороший. Он для тебя. Правда, Джул, я хочу, чтобы все было в порядке.
Поэтому. Станцуй для него. Как для меня.
Я все еще тебя люблю. Ну а ты, я знаю, его уже любишь больше.
Это меня радует. Правда, ты ведь знаешь. Хватит, Джул. Пей Его кровь, не живи памятью Моей".

В своей комнате, возле кровати на полу, плакал почти еще мальчишка. Бубенцы не звезнели, тихо покоясь на шее. Бубнцы... Красное кимоно на полу - растерзанное, разорванное.
Сломанные веера.
Как сказать мертвому, что без его разрешения?.. Всего лишь успев от письма на пару часов?.. Как сказать...
Что уже знал без письма. И как произнести, что делал все не по памяти?.. Делал ради кого-то.
Нового в сердце.
Рассвет.
Дождь.
Сквозь тучи - солнце.
Высохшие дорожки слез. Руки на подоконнике.
Осторожно приоткрытая дверь.
Скрип.
Человек в очках у двери.
Улыбка. Слабая, погасшая тут же.
Судорожный вдох.
Выдох.
На колени. Касаясь штор, хватаясь за них - на колени у подоконника.
Не плакать, плотно сжав губы.
Он подойдет, наверное.
Да. Коснутся плеч руки.
На губах уже высохла кровь.
Чтобы было тепло...
Тепло.
Уже тепло.

Делал ли Он так же?..

Милиссе Фирерси:

Мир.

Той весной все было в лепестках сакуры. казалось, она - вместо снегопада, она перенеслась из зимних стуж - такими прозрачными были лепестки, такими волнующими и свежими были ароматы того сезона. Пьянящего того воздуха от пыльцы первых цветов не заметно было - только падающие цветы с веток, зеленая листва, солнце по утрам в моем окне...
Мне снился сон сегодня - он снился мне всегда в первый день весны. Я уже настолько привык к нему, что ужасно боялся - когда-нибудь, когда я совсем стану взрослым, и сказки исчезнут, исчезнет и эта Лолита из моего сновидения - девочка в черном платье на обрыве, за которым дальше - только восход солнца и бескрайний космос.
Почему именно космос?.. За этой девочкой не могло быть ничего, кроме моря звезд - сияющих...
Я обещал кога-нибудь записать один такой свой сон... Когда-нибудь, пока я не стал еще совсем взрослым...
Это было весной.

"Это была весна. Я шел по тропинке между рядами совершенно одинаковых вишневых деревьев и ловил порой лепестки, падающие сверху. Кроны были очень высокими, наверху цветы были в мареве желтой пыльцы от цветов и розовой дымке. Нигде и никогда я не встречал более красивого пейзажа. Хотелось идти еще и еще здесь, ходить до бесконечности, вдыхая острые запахи приближающегося тепла - ассорти из фруктов, цветов, ветров, которые пришли с южных границ Вселенной.
Но постепенно тропинка становилась расплывчатой, последние деревья кончались фиолетовыми ленточками на своих ветвях - спадающих множеством узких змеек вниз, они с двух сторон олицетворяли двери в какой-то иной мир.
Я вошел туда, пройдя сквозь них осторожно - шагая чуть ли не на цыпочках. Зная, что увижу потом.
Это было огромное поле, заросшее травами - темно-зелеными, волнующимися под ветром. Сквозь травы пробивались и белые колокольчики, и розовые люпины, и маленькие горошки со светло-фиолетовыми узкими лепестками соцветия.
Я, как и всегда, остался в шагах ста от обрыва - небо было темно-фиолетовым, с оттенками бордового у горизонта, с желтыми мерцающими звездами, перемежающимися серебрянными единичными вихрями - там появлялись и гасли новые Галактики. Созвездия были очень близкими, очень низкими, мне нужно было протянуть лишь руку... А луны не было. Малиновые отбелски какой-то звезды озарили на мгновение все вокруг, а потом появилась Она.
С зонтиком - черным, с серыми лентами и кружевами. В темном платье с оборками, в чулочках и маленьких туфельках. Волосы были уложены в тугие локоны, жемчуг искрился в них, а глаза девочки казались такими же, как и эти вспыхивающие галактики - бездонными, ясными, очень красивыми и... Грустными.
Но грусть была светлой.
Сон всегда длился очень мало - вспыхивал рассвет, девочка улыбалась, верхнюю половину лица закрывал зонт, а потом все исчезало, и я просыпался у себя в квартире, в своей постели.
Сегодня все было по-другому, и это неприятно кольнуло мое сердце.
-Иди сюда... Не бойся, ну же! У нас так мало времени осталось, чтобы быть вдвоем. Потом я уйду к другому, к тому, кто еще не вырос. - Протянутая рука с маленькими пальчиками ждала меня, звала, а девочка стояла, наклонив голову набок, отчего волосы упали на плечи, на грудь.
Я нерешительно шел к ней, еще не понимая, что слова, которые сказаны были, те самые - я готов был отдать все, чтобы не слышать их более. Но я слышал. Слышал, и они так рвали мне душу, но последние большие шаги я пробежал, я упал к ней в колени, обнимая за хрупкую талию и зарываясь в эти пышные оборки и черные ленты платья.
Зонт лежал рядом, голова моя покоилась у нее на коленях, а она, раз взглянув на меня, повернулась к обрыву. И я тоже.
Солнце взошло резко - взрывом. На тысячи осколков разорвалось мое зрение, прежде чем эта вспышка сменилась с красного на оранжевый, желтый, а потом - небо превратилось в алмазно-лиловое. Брызки, как с фонтана, разлились по всему небосводу, а солнце - оно лежало словно в лилово-бледной воде, таяло в ней, колыхалось, стремилось плыть по течению - к нам... Лепестки сакуры пронеслись вихрем, я задыхался от пьяного запаха трав, от сиреневых цветов кружилась голова - они ыбли повсюду, и глаза девочки казались такими же фиолетовыми, темными, как и небо пред восходом.
А потом..."

Я проснулся в своей постели, в своей кровати. Часы давно уже пробили полночь - ровно шестьдесят секунд назад мне исполнилось восемнадцать...

Марии Эстергайзи:

С листьев падали капли на изумрудную траву. Они казались искрами в этот утренний час - я встал сегодня удивительно рано, сам удивляясь себе. Наверное, легкий ветерок шепнул пару слов на ухо о фее, что спит в моем саду шиповников.
И, когда я осторожно приблизился к площадке, свободной от кустов, то увидел девочку, лежащую на зеленом ковре. Она была красива и спокойна, кудри волос путались игрой беспокойного белого котенка рядом.
Когда я подошел ближе, фея открыла глаза и приподнялась на локотках. Маленькие рукава-фонарики были украшены лентами, в волосах запутался изящный листочек. Платье девочки было из розовой и белой органзы, а лента на поясе была атласной. И так поражен был я красотой феи, что мог сравнить ее лишь с распустившемся цветком белоснежного, подобно вате, цветка нежного шиповника.
И преклонил я колени перед феей, и поцеловал руку ее, не желая отпускать маленьких пальчиков. И шляпа с пером была снята перед осторожной улыбкой гостьи, и я чувстовала Принцем себя.
И когда девочка, взяв котенка на руки, попросила вывести ее из сада, я проводила ее до Ворот, и долго еще смотрела ей вслед - чудесной и страной, непохожей на многих. И все ждала поворота головы ее.
Потом девочка растворилась, волшебство исчезло, от щелчка пальцев моих закрылись Ворота в Сад мой, и пути наши разошлись.
Иногда только, встречались мы с ней, улыбаясь и смеясь над глупыми поступками и словами друг друга в тот рассвет.
А наверху где-то, играя с ветром, летел безобидный бумажный журавлик, не причиняя никому ни вреда, ни даря никому счастья.

Для Лугэри:

Ландыши и фото.

«Бог любви, о белый Бальдер, благосклонно наш привет прими, цветы чистые, как наше сердце, мы кладем к твоим стопам...»

Ф. Вебер «Тринадцать лип»

-Онии-сама, в эти ночи особенно холодно. - Девушка, кутаясь в мех зверя, пыталась пойти против ветра, чтобы избежать ночевки в темном лесу. Казалось, лишь вокруг этой хрупкой фигуры, прячущей озябшие пальчики в рукавицы, есть свет - круг синеватого, холодного, колкого отблеска луны.
Такие фразы для самой себя были не в новинку - пережить зиму в одиночестве оказалось делом непростым.
Путаные волосы наконец обрели свободу, а рот перестал жадно хватать воздух, свободный от снежных хлопьев и льдинок, когда за девушкой прикрылась дверь.
Где-то далеко завыл волк, но сейчас это уже так не пугало.
Растопить печь, покидав хвороста - вчерашнего, высушенного, сегодняшний еще сырой и только-только оттаял от зимней корки.
С пальцев снопом искр сорвались огоньки, заплясали, затанцевали и упали на трещащее тут же дерево - сгорающая кора похожа была на бумагу, если поднести ее к свече и долго держать - по краям обгорающее оранжевое, превращающееся в черное, пепелом осыпающееся.
В маленьком бревенчатом домике вмиг стало светло, а через несколько минут - и тепло. Наверное, все дело было в этой самой девушке, которая, напевая незатейливую мелодию, ходила осторожно по земляному полу, накрывая себе на стол. Есть одной она тоже уже давно привыкла.
Давно - это месяца два назад, как только выпал первый пушистый снег. Он был еще теплым и укрывал землю покровом из нежных, тончайших слоев, укрывающих друг друга от маленького солнца.
Лет десять назад маленькая девочка, не пугаясь волков и других диких зверей, выбежала бы на снежный двор, закружилась бы вокруг себя, ловя в варежки белую вату с серого неба.
Кто-то бы подошел и присел на корточки рядом, положив ладонь на плечо.
-Онии-сама, я бы так хотела... - Девушка, сидя в старом кресле возле очага, вжала резко голову в плечи, прикрыла глаза с капельками слезинок.
Во сне она часто видела совсем иную картину - там этот человек, ложащий руку на плечо, выглядел иначе - немного старше, и во сне все постоянно дребехжало и плыло куда-то - огромная машина проезжала по рельсам у полосатой палки с красным огоньком, и последнее, что видела девушка - улыбку на губах его и взмах прощальных рукой.
За этой махиной взметнулись в одном из сновидений-грез белые маленькие колокольчики - совсем-совсем непахнущие.
Но ноги по щиколотку утопали в них, не давали двигаться, и девушка всегда просыпалась на одном и том же месте - когда махина проезжала, скрежеча железом, потом за ней - там - была пустота из далекого пейзажа и дороги, из розовато-сизого неба... А нельзя было сделать и шага - сон обрывался под завывания ветра, и частенько, такая дремота обволакивала в дороге. Глаза открывались от того, что вместо ландышей под ногами были тоныы снежного ледяного покрывала.
-Онии-сан. Я сейчас выпью чаю и, обещаю вам, тут же лягу спать!
С фото смотрела та же улыбка и взмах руки - ушедшие в зиму могли и не вернуться.
Чай согревал, но в нем не чувствовались соленые слезы - можно было спокойно пить его, не беспокойся ни о чем. Совершенно ни о чем. Ладони сжимали старую кружку, зубы хватали краешек, напиваясь живительной и обжигающей влаги. Крепкой. Без кусочка сахара.
И только немногочерного хлеба. Свеча на столе. Потухающий очаг, - к утру будет совсем холодно, но искорки вновь сорвутся с пальцев к высохшему сегодняшнему хворосту.
Одеяло, порванное в нескольких местах, было натянуто на голову.
А с утра...
С утра пропал голос, и, сколько девушка не пыталась произнести хотя бы слово, ни звука не могло сорваться с ее губ - лишь немой крик и пальцы у шеи своей.
Сидя на коленях у потухшего очага, она лишь про себя произносила привычные слова, звала привычного человека, кричала привычно о боли, пела о небе, рассказывала о солнце и зиме.
А перед глазами была железная махина на рельсах, потом - она сама, с растрепанными волосами цвета лунного отблеска и в широком длинном шарфе - уходящаа после взмаха рукой близкого вдаль.
К вечеру скрипнула дверь в старом домике.
Кто-то пришел в него, прошел мимо фотографий и положил букетик ландышей.
А, может быть, зашел ветер, и ландыши были лишь миражом.

"И, обходя жертвенный камень, они бросали священные травы, белые колокольчики (ландыши) - эти светлые хлопья, эти яркие искры в костер..."

For *Aoyagi Ritsuka*:

Мальчику, который сегодня покорил меня... Я дико просто рад, что познакомился, прочитал, послушал... Я люблю таких людей, как Вы.

В теплом доме будет тихо, когда глаза закроются и последняя сигарета будет выкурена. В теплом доме будет юутно и, возможно, котенок будет у руки выводить песни сквозь пушистые усы.
Из колонок будет играть непременно французкое, такое, чтобы было тихое и спокойное. Плыть по волнам позволено нам сегодня, и телефонные звонки не будут разрушать гармонии.
Хрупко-траурный, ломкий, порочный и лживый...
Кто назовет таким такого? Обнимающего нежно подушку, чтобы сладкие грезы заволокли сознание, заставили окунуться с головой в строчки собственных стихов и мелодицй - на нотной бмаге с осенними листьями, а кто-то за руку уведет тебя в лес стеклянных мечтаний.
Там будет лепесток каждый нежно-розовый, а небо будет голубым и высоким - чистым, и реки будут прозрачными.
И лечь на траву будет приятно, мягкостью обнимать спину в белой футболке, прикрыть глаза и вытянуть руку навстречу солнечному диску будет возможно - и тогда... Тогда, быть может...
Картинка сменится на другую - и зимние снега, и метели заволокут туманом, чтобы путнику дать потеряться. И не важно, что обнимать себя за плечи не помогает - это единственно правильно, и волосы черные будут мешать глазам, и ветер начнет рвать жилы, а зубы будут сжаты так, чтобы не единый звук не проник сквозь них.
Ты бессмертно-бесценные пишешь сонеты...
А потом ты окажешься по третью грань своих сноведений - на мосту, сидя на ступеньках, ты будешь курить и развязывать галстук у шеи - просто потому что не будет хватать воздуха.
Дрожать будут пальцы, волосы упадут на об, рваной челкой скрывая ресницы с капельками бесинок-хрусталя. Но все будет в порядке...
Если там, у реки и деревьев кто-то твою руку возьмет в свою, и кто-то заслонит мешающее солнце - тень кого-то будет важна при твоем свете.
Если там, кто-то укроет от вьюги своим плащом, если там кто-то попробует помочь не сломаться под снегом, и будет тепло и сладко - как если бы, в доме теплом своем...
Если там, у лестницы, помогут успокоиться, и... Кто-то... Присядет рядом на колени. поправит круглые очки и улыбнется, скрывая тревогу за тебя.
Поздравляю себя с этой ранней находкой, с тобой...

------------------------------------------------------
Строчки - by *Aoyagi Ritsuka*.

Роненвальд:

Сон был тяжелым и беспокойным. Казалось, вся душа готова разлететься на частички и отправиться в путешествия по неведомым морям, но - тело держало их, создавало цельную картинку бреда. И, если бы не тот сон, кто бы знал, проснулся ли я вовсе?..
Во сне были пенные гребни. Во сне были крики чаек, и паруса, натянутые белоснежным материалом по ветру. Этот ветер - солеными брызгами сыпал мне на лицо капельки моря - синего и бескрайнего, а лучи солнца кристаллами и гранями дробили его на жемчужные острова волн.
Серена на камне возле блестящего якоря плела в волосы бусины и белые камешки, заплетала бисер и ленты, и пела, пела что-то звучным голосом, зазывая к себе моряков.
На судне крылатом,
Под парусом белым,
От ветра горбатым,
Привет - самым смелым!
Кто-то крикнул на мачте, и я - простирая руки вперед, хотел бежать к кораблям, пахнущим смолой, хотел бежать к морю, закатать простые штаны по колено и окунуться в пену, в прибой, в солнце в холодной воде - чтобы смеялась серена, и хвостом своим била по камню, теряя сухие чешуйки.
Сердце мое рвалось из груди, желания мои были полны крыльев летучих рыб, что прыгали возле плывущего корабля, стремясь перепрыгнуть деву на его носу, но неизменно возвращались в глубину, падали, падали, как бы я хотел упасть, держась за сетку у мачты, пахнущую тиной и - морем.
А серена на камне сером пела дальше, вплетая уже в мои мысли звуки своей любви ко мне, к морю, к морякам и рулевому колесу в моих руках - я был Капитаном!
Привет - самым ловким!
Друзьям и любимцам
Удачи-плутовки,
И нищим, и принцам!
Я махал рукой ей, но не подходил ближе - сесть на мель не хотелось мне, и во сне я, знаю точно, улыбнулся, когда вынырнул на поверхность дельфин, и солнце по его спине пробежалось ярким гребнем. Маска лица моего, что нес я на глазах и губах своих, постепенно отмокала картоном, и я, дотрагиваясь руками до щек, ощущал кожу. Кожу, что вскоре будет обветрена! Это счастье было - быть любимым морем этим! И Кораблю своему дать Название, и сдернуть привычную маску, и поменять течение жизни, обходя подводные камни!
Кораллы на шее
Краснее, чем кровь,
А море - милее,
Пьяней, чем любовь!
И подарить своей любимой по возвращению бусы из кораллов, заботливо сделанных сереной по старой памяти-дружбы...
Прошел сон. Я был в своей квартире. И она не качалась, как должна была бы...

Я. Был. Капитаном...

-------------------------------------------------------
Стихи by Мера.

Лире:

В комнате.

Алым отсветом - облака.
Легче легкого. Были, плыли.

Звезды падали снизу вверх - уплывали за горизонт, терялись в очертаниях хвостов, распылялись и, наконец, - умирали. Темное небо замечательно подчеркивало контрасты - между сияющими синими искрами и бархатными тенями. Было совсем не холодно.
В комнате, укрытой от ночи тяжелыми шторами, лежала на кровати маленькая девочка - с русыми локонами, с глазами цвета граната - она лежала неподвижно, смотря в высокий потолок.
В комнате было тихо. Не скрипели половицы под ногами незванных гостей-снов, не ловили грезы ловцы с сетями и лунными нитями - полная мгла, кулончик на груди с серебра и изображение падающей звезды - в нем.
Если бы сейчас кто-нибудь зашел, он бы непременно захотел подойти к девочке, узнать, проверить - жива ли, чувствует ли, дышит ли. Щеки не пылали жизнью, плотно сжатые губы не произносили слова, а глаза... Глаза отражали невидимые, непойманные решетки заката.
Закат мог бы быть ярким, сочным, алым - как стекающий сок с некоторых цветов, выросших на поле брани.
Мог быть тусклым, безликим, с облаками, похожими на тонкие полоски воды - по прозрачному матовому стеклу.
В руках была книга у девочки, и страницы не шевелились под ветром.
Вихрь бич лепестками вихрем вихрится

тысячилетие...

Сколкьо прошло времени не могли назвать остановившиеся лет пять назад часы - они не выдержали попыток пробудить маленьюку леди, чтобы она увидела эти падающие снизу вверх звезды, услышала бы шум ветвей яблонь в саду отца, и спела бы песню - на рассвете, при пробуждении всей природы.
Здесь ни звука не было произнесено...
Наверное, любые попытки с той стороны двери дотронуться до ручки были бы не важны - все равно рука одернулась бы, губы изогнулись бы в усмешке, а непроизнесенные слова бы остались лежать пластом невыдуманных историй - о маленькой девочке, в комнате...
Тогда как звезды падали снизу вверх - уплывали за горизонт, терялись в очертаниях хвостов, распылялись и, наконец, - умирали. Темное небо замечательно подчеркивало контрасты - между сияющими синими искрами и бархатными тенями. Было совсем не холодно...

----
Стихи - леди Валентайна, М.Л. Спациани.

Star-stealing Rogue:

Star-stealing Rogue

Привал

Нет, в принципе, они могли и не делать привала - Князю было все равно, ехать ли днем или ночью. Но постоянно смотрящие на него глаза с левой стороны, глаза цвета светлого чая или листвы следовали неотступно. Можно было, конечно, поехать впереди, а не рядом, бок о бок, но тогда бы этот взгляд упирался в спину под шерстяным старым плащом. Перспектива не из лучших. Почти всю дорогу царило молчание - Князь думал о своем, Эльтара - странно, но молчала тоже.
-Князь, а Князь, ну может, привал, нет?.. Я устала, ты устал, лошади устали, тут вон полянка такая хорошая, там змей нет, ящериц нет, ручеек, тчоно знаю, рядышком да и вообще...
Князь, спешащий по своим ведьмачьим делам предпочитал пропускать мимо ушей вдруг начавшийся поток уговоров - никак, все, что накопилось, выговаривает демоница.
-Кня-я-язь! - Рука цапнула за край плаща настолько сильно, что чудо - как он не упал с седла. Но не упал, зато повернулся и только хотел пригрозить пальцем и сказать нечто "полезное-цензурное", как Эльтара опять открыла рот. - Закон девушки!
После двухминутных раздумий - сделать ли привал по "закону девушки" или же ехать дальше, но слушать всю дорогу уже не останавливавшийся поток рассуждений о прекрасной поляне, выбор пал на первое. Нервы были дороже, а начинающаяся мигрень после недавнего принятия снадобий и возможные приступы гнева в будущем завершили решения полной капитуляции личных планов.
-С рассветом выдвигаемся. - Произнес он, слезая с лошади.
Полянка и вправду была неплохая - по крайней мере, деревья, небо, ручеек был и не так уж далеко.
Место для костра определили сразу, а дальше пошли проблемы.
Кушать хотелось, а готовить, по первой мысли Князя, придется именно ему и никому больше. То же подтвердила и Эльтара, свистнув, показав на костер, продукты - картошку, морковку, и убежав с котелком для воды.
-Убью, как вернется. - Пообещал сам себе Князь, а потом сел и взял в руки кратошку - не хотелось ему, ох как не хотелось готовить. Лечь бы где-нибудь под кустом с травинкой во рту и подремать. Чтобы меч был рядом, а чуткое ведмачье ухо улавливало любой неосторожный шум.
"Когда эта бестия рядом, любой окружающий шум - тишина в склепе".
Размышления о том, как "бестия" будет смотреться в склепе или могиле подошли к концу с ее возвращением. А ведьмак так и сидел с картошкой в одной, и морковкой - в другой руке.
-Князь! Я, тут, понимаешь, воду таскаю, ветчоки малины собираю, чтобы запарить ему, букетик к столу принесла, а он сидит просто так! Нет, я что ли готовить буду?..
Фырканье еще более усугубило ситуацию - девушка снова ушла, взяв с собой полотенце, а Князь, подавив желание идти за ней с мечом ведьмачьим наперевес, принялся за готовку.
Внимание привлекли грибы. Маленькие такие. Совсем маленькие. Главное, что они были. Ведьмак, изогнув бровь, провел рукой по волосам с сединой, прищурил здоровый глаз и мотнул головой. Идея была банальна - накормить Эльтару этими грибочками - глядишь, уснет от чего-нибудь, а он пока спокойно - на лошадь и поминай как звали. В эту поездку не сильно хотелось ехать с подругой.
Когда девушка пришла, ведьмак спокойно подал ец ее порцию, предварительно понюхав ее занменитую воду запаренную с малиновыми веточками. Вроде бы отравлено не было. Головная боль улетучивалась столь же стремительно, как он он видел - демоница ест, жует, проглатывает и даже довольно улыбается.
-Вкусно? - Спросил он коротко, смотря на костер.
-Вкусно! Вот можешь же, когда захочешь, да, Князь? Я тебе за это еще водички подолью. И на букет мой не наступи! - Последнее было уже произнесено, когда Князь встал, чтобы лечь подальше от костра и уснуть наконец-таки. звезды уже были высоко.
У него в тарелке грибов не было, а мечта, чтобы эти грибы вместе с травами в тарекле Эльтары произвели должный усыпляющий эффект - погрузилась слишком быстро в сон...
Проснулся он уже очень поздно, и первое, что увидел - склонившееся на ним лицо с светлыми глазами. Эльтара улыбалась, махала рукой перед его лицом, что-то говорила.
-Хватит спать уже! Я поехала, а ты будешь знать, как мне гадость всякую в тарелки засовывать, ведьмак несчастный!
Девушка легко запрыгнула в седло, а Князь-таки чертыхнулся от своего промаха.
Дальше ехали под нескончаемый поток речи девушка, а ведьма даже улыбался.
"Все-таки она - бестия..."

Аланке:

Леди Аланке. Сон.

Пусть флейты у тебя на хрип собьются -
ведь это жизнь. И райские хоры
себе позволить могут передышку,
чтоб нам зигзаги молний подарить.

Спасибо ангелам. что там, в раю,
забыть земное прошлое мешают,
когда победу праздновало время
над чередой невзгод.

М. Л. Спациани

Ветер гонял листву. Когда капели падали вниз. Они падали стремительно и точно, а в комнате темной, с часами на длинной цепочке сидела молодая леди, бездумно глядя на столик перед собой. Там были цветы. Сухие и пожелтевшие, там были цветы. Лепестки опадали плавно, печально, засохшие стебельки шуршали, если дотронуться до них. И таяли воловкнами, если растереть между пальцев. Тогда оставался прогорклый и тоскливый запах осени. С ветрами, приходящими с северных близких краев, с солнцем, греющем тепло, но не жарко.
Комната была пропитана темнотой - темнота эта, тень, полумрак застилали каждый уголок, сантиметр за саниметром поглащая крупицы света. без тени света нет, без света нет и тени - потому вокруг молодой леди в старом кресле был желтый круг. Второй круг был там, где играл патифон - небольшой, шелестящий, съедающий половину звуков.
Леди слушала песни деревьев и травы - когда те шумели по ночам в ее саду раньше. Когда было лето.
Осень пришла столь незаметно, и так скоро подкралась в этот дом, что леди совсем не успела к ней подготовиться. Она просто села в кресло, сложила руки на кремовом платье, устремила взгляд на столик и замерла.
На столике стояли фотографии - старых и молодых друзей, ведь в вечности их было так много. Рамки - новомодные, стильные граничили пространство со старыми и витыми - где фотографии словно в кофейных и чайных пятнах продолжали свое существование.
Леди было грустно. Она хотела, было, склонить голову набок, но не решилась - тогда, казалось ей, крупицы счастья, горящие в глазах, опкинут ее навсегда. Испугаются движения и шума - шума локонов, шелеста платья, и не будет больше ничего...
Шторы не пропускали свет. Шторы были клеткой, давили на спину, на мысли. Бордовые с цветами. с лепестками из тяжелого материала, они создавали еще одну стену. Никто бы не смог их раздвинуть, никто... И леди была одинока. ей тногда хотелось засмеяться, когда играл котенок лепестками и ронял фотографии - те не разбивались.
Но бело-коричневый котенок с короткой шерсткой давно уже спал, подложив под мордашку пятнистые лпки. Жив ли он был, нет - не могли она сказать. Время старинных балов остановилось. И кто бы мог подумать...
Закрыть глаза оказалось простым делом - но вдруг, после того, как ресницы коснулись нижних век, комнату огласил громкий и трбовательный стук, потом мяукнул котенок, разбуженный шумом, и вот - о, Боги, - раздвинулись шторы!
Леди поднялась на одном локте, посмотрела на гостей. Сон был тяжелым и страшным, но ее смогли вырвать из его лап.
Девушка в темно-бордовом платье и с крутыми темными локонами весело смеялаьс, улыбалась, трогала лепестки розовых цветов в вазе, снова смеялась.
-Аланка, хватит Вам спать! Пора гулять, сегодня отличная погода!
-Леди Алиция...
Потрясенно выдохнула девушка, потом перевела взгляд на других - на молодого человека в бархатно-синем камзоле с серебрянной нитью, и на девушку рядом с ним - с рыжыми локонами, с гордо поднятой головой и белозубой улыбкой.
-Леди Аланка, и, вправду. Сны - все пустое. Мы с леди Равенной тоже зовем вам гулять. - Протянул руку молодой сэр.
А леди Аланка смотрела как быстро упал лепесток на полированную поверхность стола, слышала громкий вальс грамофона, видела котенка, играющего с фотографиями и листами бумаги и - солнце. Огромное и яркое.

Коту:

Под музыку из твоего дневника. Под цвет. Под картинку.

Я арлекин. В черно-желтую клетку
разрисуй мое тело
тушью и медом.
Я куст жасмина.
Ломает мне ветки
буря. Но ты ведь ее не слышишь?
Медь чешуек
сквозь изумруд сонной воды.
Успеешь поймать?
Тихо плачет дождь.
Ты все еще у подъезда ждешь.
Но меня там нет.By Джонни Ольгар.

Я нес тебе орихидеи. Знаешь, это такие цветы, которые, как говорят, экзотические и их не так просто достать. Они дорогие, говорят. А я не верил. А я брал деньги, шел в магазин и покупал. На окнах маршрутки дождь рисовал узоры линиями, выводил луны и солнцы, небеса, птиц, цветы - но обыкновенных, простых линий там не было.
А наша жизнь проста?..
Я ехал в маршрутке, чтобы подарить тебе орхидеи, которые были с точками на лепестках, с впадинками шелковых тканей, с розовым, блекло-желтым и бордовым цветом - красиво, завораживающе... Я боялся задеть цветы лишний раз...
Когда я ехал на мосту, я видел далеко внизу здание с чугунной оградой по периметру - кованая, вычурная... Литая. Она оберегала тебя, как если бы мог я, когда-нибудь, тебя. Уберечь...
У тебя на руке, на пальцах, сидел ворон. Я, смотря вниз, готов был поклясться, что ворон каркал, ронял перья, порой взмахивая крыльями, но ты стоял - все так же молчаливо, недвижимо, и я совсем-совсем не мог сказать, что ты сейчас чувствовал. Мне думалось о многом.
О Цветах. Я не знал, какие ты любил.
О Птицах. Я не знал, каких ты любил слушать.
О Ветре. Я не знал, какой ты любишь из множества Ветров, что несут сотни Сказок.
Ты, кается, должен был быть в плаще, а по ограде должны бли струиться холодные солнечные лучи и лепестки кровавые роз. А розы чайные, а розы - светлые. Красивые и колючие. Как ты.
Может быть, это всего лишь лесть - нет ничего прекраснеее цветка, но вот незадача - мне было безразлично. Я просто хотел быстрее добраться до вершины, где ты стоишь, раскинув руки.
Но город поворачивался по часовой стрелке, но город поворачивался не так, как мне бы хотелось - и он казался таким далеким, как и. Ты.
Цветы в моих руках умирали, но я не боялся этого - я держал их крепко, не шевеля пальцами, наблюдал, как зарастает крыша, на которой ты стоишь, и ты вырываешься из нее...
Я закрыл глаза.
Шажок на ограду.
Приоткрыл ресницы...
Когда я вошел на крышу по старой каменной лестнице. Только ворон каркал на меня - такого незванного гостя. С цветком орхидей в руках.

Я нес тебе орихидеи. Знаешь, это такие цветы, которые, как говорят, экзотические и их не так просто достать. Они дорогие, говорят. А я не верил. А я брал деньги, шел в магазин и покупал. На окнах маршрутки дождь рисовал узоры линиями, выводил луны и солнцы, небеса, птиц, цветы - но обыкновенных, простых линий там не было.
А наша жизнь проста?..

Милиссе:

Картина.

...идет представление...

Вверх, вниз, взлетают ручки,
головой поворот - налево, направо.
Движенья четкие, плавные, резкие,
выверенно-правильные, точные, веские.
Поклон... Еще... Спине - не больно...
Тело деревяное, не скажет - довольно!
Кружит, прыгает, движется, скачет.
Оно молчит, слезами не плачет...
Суставы смазаны, повороты быстрые.
Нет помарок. Проверено. Чистые!
Зрители внимают, удивляются, спорят.
Билеты куплены, того стОят.
Народ доволен, народ забавляется.
Кукла красивая с работой справляется.
Согласно сценарию роль исполняется.
Снова на "бис", она вызывается.
Она на сцене, ее черед. (С) rapana

Я видела ее на сцене каждый раз. А сцена была деревянной, а сцена была лаком свтелым покртая - и там, на этой сцене, кружилась кукла в нитях своего Хозяина. На ней было черное платье с оборками, на ней чулочки были и корсет, туго-туго стянутый на груди. Я дотрагивалась иногда до ленточек черных на ней, иногда трогала кукольную головку с витыми кудрями - упругими локонами, порой хотела поиграть с ней - но она словно убегала от меня по полированной сецене-столу.
Кукольник хорошо исполнял свою роль хозяина. Кукольник так хорошо играл с ней, так красиво изгибал шарнирные ручки и ножки, что становилось...
Горько, обидно, одиноко. А еще было чуть-чуть больно, потому что - мне казалось, кукла живая. Она живет, она дышит, она переживает. И будет еще долго переживать так же - потому что ее век бесконечный.
Суставы смажут или сделают новые, сошьют новое платье, и она будет сидеть по вечерам, с опущенной головой, с ручками белыми, неживыми, сложенными на шикарном платье.
В котором танцевала и "пела" она.
Однажды нарисовал Кукольник Картину. И вскоре умер. И я смотрела, как закапывали куклу вместе с ним - присыпали грязной землей ее фарфоровое личико. Или она не было из фарфора?..
Но оно.
Было прекрасным.
Я спала ночью, я пыталась спать. А сны лезли в мою голову, наверное, охраняя - иначе бы я пролежала целый день, глядя просто в потолок белоснежный.
Потом стало жарко - душно, я хваталась за горло руками, пытаясь дать ему воздух, оттянуть ворот ночнушки, но все бесполезно. Пока, наконец-то, кто -то холодными пальчиками не помог мне развязать ленты - бледно-розовые, почти как на корсете той Куклы, той девочки...
Говорили, что она была нарисована не Кукольником. Что он нашел портрет, сделал по нему куклу, а сам его запрятал далеко-далеко. Чтобы выдать за свое. Но вот - как ни странно, картину никто не видел.
Пальцы провели по ключице, по закрытому медальону - я никогда не могла его открыть - кажется, это было совершенно невозможно...
Руки прошлись вдоль тела - осторожно и медленно, по комнате расплылся запах лилий - белоснежных старинных цветов, и я охнула - открыла глаза...
Над моим лицом было лицо девочки с серебрянными длинными волосами, с призрачными, невесомыми и легкими руками - девочка была в черном платье, как та, кукла.
И у нее были такие же точно глаза - фиолетовые и совсем немного грустные...
И потом я ощутила вкус розовато-светлых губ, которые прикоснулись к моим. Потом - первы поцелуй, предприняла робкую попытку вырваться, вцепиться в черные рукава, в тонкие запястья, но - ...
Она была теплой.
Эта грустная девочка с картины...
Я помню, что она рассыпалась на искры - рассыпалась на красно-желтые с белым мелкие искры в моих руках.
На утро, когда я открыла глаза, у меня, на высохшей от слез подушке, лежал открытый медальон.
В лучах солнца, нас строй репродукции старой картины я увидела первым делом тонкую руку на черном платье. И серебрянные волосы ниже плеч.

@темы: Проза, БреТ, ПЧ.

Comments

Какя прелесть...

[.eating rolls]

Да это же все старое) Так, собрать в кучку.
Аригато)

Erl Grey F., во-первых, я раньше читала урывками, а сейчас добраласб спокойно. Во-вторых, оно от этого не перестает быть прелестью!

[.eating rolls]

Аригато, любимая)